Часть третья

«Доморощенный реализм»

Жизнь течет, не как попало –
Очень грамотно течет.
Правда, знаем мы так мало,
Часто задом на перед.

День за днем и год за годом
Составляют нить времен,
Стали мы иным народом.
Кто был мудр – теперь умен.

Белый снег тысячелетья,
Тает прямо на носу.
Разменяли мы столетье.
Песик любит колбасу.

Он теперь не полицейский,
Он теперь пенсионер:
Сторожит закон библейский,
Подает котам пример.

И коты теперь другие,
Ведь прошло не мало лет.
Любят кошельки тугие,
Носят любер-пистолет.

Это шутка. Но по правде
Мне теперь двенадцать лет.
Я еще играю в «Барби»,
И еще смотрю на свет.

Я живу в просторном замке,
Не принцессой, я учусь;
Разводила рыбок в банке,
Вот русалками займусь;

Группу «Квин» люблю послушать,
Учу Баха «Менуэт».
Ну, а песик, любит кушать:
Любит завтрак и обед.

Попугай живет на печке,
Без умолка говорит:
«До-обрый Пряник». На местечке,
Где тепло, Потап лежит.

Сима глазки растопырил,
Боевой сиамский кот,
А Рыжуля, что-то стырил
И забрался на комод.

Вы хоть верьте, хоть не верьте,
Вновь сложился «трикотаж».
Хоть приборами проверьте –
Вот он весь зверинец наш.

«Рыжий» был без родословной,
Но селекционный кот.
Милый, ласковый: он, словно,
Рыжим ангелом живет.

Ну, а то, что вороватый,
Этим все они грешат.
Он, ведь, не гребет лопатой:
Он и хлебной крошке рад.

Правда, есть её не будет:
Так, припрячет на потом;
Может, Рой голодным будет,
И прикинется котом.

Сима был Сиам породный,
Из воспитанной семьи,
И имел он дар природный
Всех любить. Ведь все свои.

И Потап был с документом:
Настоящий сибиряк.
Правда, говорил с акцентом,
Что-то было в нем не так.

Мама как-то говорила,
Что Потап, он из хохлов.
Если сможет, съест и мыло,
И надкусит сто коров.

Ну, а Пряник – это птичка:
Настоящий попугай,
Не какая-то синичка –
Говорун, искусствознай.

У великого поэта
Был текущий юбилей,
Дело было прошлым летом,
Папа тоже «гнал коней»:

Как-то ведь отметить надо,
И он Пряника учил,
Славословию все рады,
Ну, и Пряник говорил.

У великого поэта
Славу он решил отнять:
«Пушкин – я », - сказал он внятно
И моргнул, ни дать – ни взять.

«Попугай ты», - прыснул папа,
А он: «Пушкин – попугай».
«Да, не Пушкин. Ты, растяпа!
То же, мне – искусствознай.

Пушкин – наш поэт! Понятно?
И великий, наконец».
Ну, а Пряник внял и внятно:
«Я – велик!» Каков – гордец!

«Пря-яник – птичка дорогая».
На себя он посмотрел,
Отраженье обожая,
Возле зеркала присел.

«Пря-яник – ты кого-то съел».
Ну, уж это точно враки,
Просто сущий беспредел.
Врун ты, Пряник. Лезешь в дамки.

А, ведь, ты, лишь, попугай,
Стало быть, всего лишь – пешка.
Да тебе не съесть, ты знай,
Даже грецкого орешка.